6 мая 2023 года народному артисту СССР Владимиру Этушу исполнилось бы 100 лет. Вообще-то 100-летие Владимира Этуша отмечали в прошлом году. Но, как известно, он родился «дважды»: в действительности – в 1922-м, а официально (по паспорту) – в 1923-м.
Дело в том, что родители (по традиции тех лет) записали мальчика годом позже, чтобы успел окрепнуть и возмужать к армейскому призыву.
Предлагаю самые яркие фрагменты интервью Владимира Этуша разных лет, лично им прочитанные и завизированные. Все фотографии предоставлены пресс-службой театра им. Вахтангова
ОТЦА АРЕСТОВАЛИ ПО ОШИБКЕ
— Владимир Абрамович, все мы родом из детства. Что больше всего повлияло на вас в юном возрасте?
— Навсегда врезался в память, конечно, арест отца. За что его взяли он и сам не знал.
Ночью пришли двое в штатском, один сказал: «Ну, сейчас я вас обрадую». Сел на стул и достал ордер на арест. Долго обыскивали квартиру, описали все имущество и увели его с собой.
Потом уже мы узнали, что его арестовали как «социально вредный элемент». Хотя отец был трудяга – с 12 лет уже работал приказчиком в мануфактурном магазине.
Потом стал коммивояжером. В годы НЭПа владел небольшим галантерейным производством, то есть, если по-нынешнему, — был предпринимателем.
Мой дедушка, сельский портной из местечка Глузк в Белоруссии, ходил, хлопотал, обивал пороги разных учреждений и прокуратуры. Но так и умер, не дождавшись папиного возвращения.
— Вас стали считать «сыном врага народа»?
— Да, и я довольно долго чувствовал себя изгоем.
В девятом классе был такой случай: учитель литературы попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман И. Гончарова «Обломов».
Выслушав мой ответ, он спокойно сказал: «Вы сейчас высказали точку зрения Бухарина». А Бухарина уже год как расстреляли… Я извинился и сел на место. В начале следующего урока меня вызвали к директору.
Тот стал интересоваться, за что сидит мой отец, затем стал угрожать мне тем, что сдаст меня в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого.
Страшно было не за себя – за маму. Только что отца арестовали, а если еще и сына посадят, как она будет, бедная? К счастью, всё обошлось.
Отец отсидел года полтора, затем его выпустили и даже выплатили зарплату, которую он не получил из-за отсидки. Признали ошибку!
— Когда появилось желание стать актером?
— Первые мысли о театре возникли у меня в восьмом классе, когда я стал заниматься в школьной самодеятельности под руководством профессионала, бывшего актера театра Корша – Павла Тихоновича Свищева.
Именно он впервые доверил мне роль в шпионском скетче «На старой даче», и мы с ним гастролировали. Чуть позже я стал завзятым театралом, а затем стал студентом знаменитого Театрального училища имени Б.В. Щукина. Страшно подумать – было это более 78 лет назад.
— И тут — война… На фронт вы ушли добровольцем, хотя у вас как у студента была бронь. Что подтолкнуло? Юношеский максимализм?
— Попробую объяснить.
Понимаете, когда видишь в небе дирижабли воздушного ограждения, характерные бумажные кресты на окнах, светомаскировку и хмурые, озабоченные лица, как-то меняется психология. И это не ура-патриотизм — все гораздо сложнее…
Сразу после начала войны мы дежурили в училище, ловили бомбы-зажигалки, которые разбрасывали немецкие самолеты.
Потом через две недели нас, юношей-студентов Щукинского училища, отправили на три месяца под Вязьму — копать противотанковые эскарпы, окопы, а по возвращении мы продолжили учебу. Но вернулся я оттуда совсем другим человеком. И в конце концов не выдержал.
Увидел, что во время чрезвычайно популярного в то время спектакля «Фельдмаршал Кутузов» (в котором мы, первокурсники, тоже принимали участие) в зале на 900 мест сидели 13 человек… Я был потрясен!
— Стало понятно, что людям не до искусства?
— Да, именно такой вывод я сделал. На следующий день утром я пошел в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Юношеский порыв, о котором я ни разу не пожалел. Даже дату запомнил — 16 октября 1941 года.
«ЭТУША НАДО РАССТРЕЛЯТЬ»
— Как получилось, что вас, совсем мальчишку, отправили в разведшколу?
— Я немного знал немецкий язык.
Поэтому меня сначала направили на четырехмесячные курсы военных переводчиков в город Ставрополь на Волге. Готовили к разведке — даже собирались забросить в тыл врага.
Но что-то тогда сорвалось, и я попал в стрелковый полк. Служил в пехоте. И не просто прошел дорогами войны. Протопал-прошагал от Аксая до Тбилиси, сражался в горах Кавказа и в Осетии, принимал участие в освобождении Ростова-на-Дону и Украины.
— Сегодня что ярче всего вспоминается?
— Да все! Особенно бои за Ростов, Азов, Ставрополь, Грозный.
Наверное, потому, что там я пережил самые страшные дни. Сколько раз я должен был на фронте погибнуть, не передается исчислению…
Помню, однажды на каком-то военном совете помощник командира полка по политической части вдруг заявил: «Этуша надо было бы за это расстрелять». Уже не помню, за что.
Полк — хозяйство большое, неполадок случалось много. И добавил, обращаясь ко мне: «Верно, Этуш?» Я встал и ответил: «Никак нет, товарищ подполковник. Врете». «Садитесь». Я сел. И никто меня не расстрелял.
— А могли?
— Запросто! Это же были обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца?
Например, я был случайным свидетелем того, как комдив наказал солдата-связиста, потому что тот позволил себе взять гитару в каком-то доме только что освобожденного нами села и пару раз трынькнуть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению.
Не раздумывая, командир выхватил пистолет и расстрелял беднягу на месте! Это было под Таганрогом. Но не нужно этому удивляться – это война.
Или помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан! И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.
Какого-то конкретного большого подвига я не совершил, но был ряд поступков, после которых командование меня оценило орденом Красной Звезды. Самое интересное, как я его получал.
Орден мне мой подполковник вручал на бегу, во время атаки. Бежит рядом и кричит: «Этуш, вот тебе твой орден, держи, пока меня не убило или тебя».
— Для вас когда военные баталии закончились?
— Осенью 1943-го, под Запорожьем, когда меня тяжело ранило.
Потом были три полевых и один фронтовой госпитали. Меня комиссовали и дали вторую группу инвалидности.
— И вы сразу обратно — в «Щуку»?
— Ну нет, не сразу, я довольно долго лечился.
Но я прекрасно помню, как весной 1944-го я, фронтовик-орденоносец, появился в училище в пробитой осколками, окровавленной шинели, с палкой.
Разумеется, не из соображений экзотики, а оттого, что мне просто больше нечего было надеть. Потом я окончил училище и почти сразу поступил в труппу Вахтанговского театра.
СААХОВА ИГРАТЬ НЕ ХОТЕЛ
— Вы стали преподавать в родном Щукинском училище еще будучи четверокурсником… Что послужило причиной? Не по годам большой жизненный опыт?
— Нет. На самом деле причина в том, что мне не нравилось, как артисты играют. (Смеется.) Честно! Я все видел по-другому. Мне искренне казалось, что, если я подскажу им, как это надо делать, все получится лучше.
Тем не менее, как преподаватель я выпустил только один курс, потратив на него четыре года. И потом, сколько бы наш ректор Борис Евгеньевич Захава ни уговаривал меня взять следующий, я отказывался наотрез.
Просто занимался со студентами, но не брал курса. Во-первых, это тяжелая, просто каторжная работа. А во-вторых… Дело в том, что за эти четыре года я не сыграл ни одной роли!
— Зато этот ваш «один» курс стал самым успешным за всю историю училища – на нем учились Людмила Максакова, Александр Збруев, Зиновий Высоковский, Александр Белявский, Вениамин Смехов, Иван Бортник, Ирина Бунина… Многие ваши студенты стали знаменитыми, едва ли не все народные.
— Это-то и радует! Добавлю к этим выше перечисленным еще артиста Юрия Авшарова, он стал профессором нашего училища.
Так что, если Станиславский говорил, что ради одного талантливого ученика имеет смысл воспитывать курс, то мне посчастливилось перевыполнить эту норму.
— В кино вы снимались не так часто, но все ваши роли яркие, колоритные, запоминающиеся. Есть среди них особо любимые?
— Не могу сказать, что люблю все. Это как женщины: их может быть много, но не все они любимые. Были удачные и не очень.
Например, роль Карабаса-Барабаса в «Приключениях Буратино» мне не очень нравилась. От сопливой детворы проходу на улице не было, мамаши мной вместо Бабы-Яги неслухов пугали — ну что тут хорошего?
Да и роль инженера Брунса в «12 стульях» настоящей работой я не считаю. А вот «стоматолог Шпак» из «Ивана Васильевича» — это да!
Кстати, от роли Саахова в «Кавказской пленнице» я поначалу вообще решил отказаться.
— Почему?
— До этого я уже сыграл турецкого адмирала Сеида-Али в исторической картине «Адмирал Ушаков», итальянца Мартини в «Оводе», кагэбэшника «кавказской национальности» Калоева в «Председателе» и других героев южных кровей.
Все они были столь невыразительны и однообразны, что я не хотел больше ничего подобного играть — не желал таким образом заштамповаться.
Я ведь характерный артист и хотел просто хороших ролей, поскольку не был ими избалован. Не Гамлета, не Хлестакова – просто хороших.
Поэтому когда Гайдай мне предложил сыграть Саахова, я спросил его: «Неужели у вас нет для столь омерзительной роли какой-нибудь другой кандидатуры?»
В ответ, однако, услышал, что лучше всего для нее подхожу я. Я подумал, подумал и… Хорошо, что не отказался – эта роль стала этапной в моей жизни.
— Правда, что после успеха «Кавказской пленницы» вы решили снять продолжение?
— Да. Леонид Гайдай, к сожалению, был занят, а мы с авторами сценария Слободским и Костюковским загорелись этой идеей.
Как вы помните, фильм заканчивается судом. Так вот мы хотели показать Бывалого, Балбеса и Труса вместе с товарищем Сааховым в образцово-показательной тюрьме.
Где Саахов работает директором клуба, руководит лагерной художественной самодеятельностью. Потом – после отбытия срока — он возвращается домой и узнает, что его должность заняла… Нина — «комсомолка, спортсменка и просто красавица».
— Отличный сюжет. Что помешало?
— Уже был написан сценарий, и все мы были уверены, что получится очень смешно. Но нам запретили наотрез!
«Где угодно, — сказали, — снимайте, только не за колючей проволокой». Мол, достаточно того, что по всем «вражеским голосам» круглосуточно утверждают, что вся наша страна — один сплошной лагерь.
И сколько мы не ходили по «инстанциям» и не обещали показать нашу тюрьму образцово-показательной, такой, что люди сами будут в нее проситься… Не разрешили.
АРТИСТ-ТЕРРОРИСТ
— Ваша творческая жизнь полна приключений. А в жизни часто с вами приключалось нечто экстраординарное?
— Вы не поверите! Однажды я выступил в роли «террориста». Более того, я был первым, кто принудительно посадил большой самолет в Москве.
— Вы шутите?
— Какие шутки?! Начало 70-х. Часть фильма «Миссия в Кабуле», куда меня пригласил режиссер Леонид Квинихидзе, снимали в Афганистане и в Индии.
В театре Вахтангова в то время довольно активно шел спектакль «Мещанин во дворянстве», где я играл главную роль. Играл без дублера, поэтому не явиться на него нельзя. И вот…
Индия, там были сняты основные сцены с моим участием. Пора возвращаться, но билетов на наш аэрофлотовский рейс на нужное число нет. Что делать?
Остается лететь следующим, нашим, аэропортовским рейсом. А это значит еще на сутки позже. Вариант один: взять багаж с собой, чтобы по прилете в Москву прямо с трапа самолета мчаться в театр. Иначе спектакль будет сорван.
Короче, сажусь в этот самолет, разъясняю ситуацию командиру корабля. Он выслушал меня и вдруг говорит: «Чемодан-то мы возьмем, да только в Москве самолет не сядет. Мы летим в Киев!» «Как в Киев?!!»
Я, весь заведенный, — и так, и этак. «Все понимаю, но самолет в Москве не садится». Раздосадованный, я сел на свое место и заснул. Просыпаюсь – мы уже над Воронежем.
Открываю чемодан, а там у меня лежал палаш, декоративный — купил в Индии в качестве сувенира. И так, дурака валяя, иду к пилотам в кабину. (А тогда только начались эти угоны самолетов, и они были настороже.)
Я поднял палаш над головой, вхожу в кабину и громко говорю: «Принуждаю сесть в Москве!» Они сначала оторопели, а потом, оценив мой юмор, стали соображать.
Пилот говорит радисту: «Слушай, Вась, запроси-ка Москву, может, она все-таки нас примет». И случилось почти невероятное: Москва приняла.
— Владимир Абрамович, вы были трижды женаты. Можно сказать, что в вашей жизни много было настоящей любви?
— Кто-то, наверное, сказал бы – очень-очень много. Как и всякий мужчина, я встречал на своем пути женщин, которых любил и которые любили меня.
И я благодарен им за это. По прошествии стольких лет твердо могу сказать одно: в моей жизни была любовь. Всегда!
Нынешняя моя супруга Елена была моей поклонницей, очень долго приходила ко мне на спектакли. И когда случилась трагедия, умерла моя вторая жена Нина, с которой мы прожили 48 лет, Лена поддержала меня в трудный час.
Она замечательный человек, умница. Моё счастье. Без неё я не мог бы сейчас существовать. Я совершенно не приспособлен к холостой жизни. Сам не смогу поджарить даже котлеты! (Смеётся.)
— Лет десять назад на вопрос, видите ли вы себя на сцене после 90, вы решительно ответили: «Нет, не вижу!» Между тем вы продолжаете играть…
— Десять лет назад я не думал, что у меня на это хватит сил. Но вот откуда-то взялись… А откуда – я не знаю. Никакого секрета у меня нет. Просто живу себе, работаю — и все!
Гимнастиками или пробежками не занимался, всегда ленился. Сейчас много гуляю, слежу за правильным питанием. Вернее, не я слежу, а моя жена Лена.
И потом, артист должен работать. Когда он не работает, он чувствует себя «без штанов». Для меня самое лучшее лекарство – это поддержка и любовь зрителей.
— То есть вы по-прежнему о новых ролях мечтаете?
— Мечтаю, конечно, а как без этого как жить? Невозможно!
